Елена Ермак
В сумраке комнаты, на чердаке, когда все спали, разгорелся спор. Это спорили краски. Они лежали на столе, каждая на своем месте, и выясняли кто же их них лучше, кто главнее. При этом черная краска все больше злилась, оттого становилась еще чернее: «Я, говорила она, самая важная и самая нужная.» «Почему это!» - обижалась фиолетовая и фиолетила еще больше.
«Я тоже хороша, посмотрите на мой цвет.» Коричневая все больше молчала, глядя из подлобья, и только фыркала: «Ой, ой, ой, какие мы все важные! Я тоже не последний цвет!» Зеленая, тоскуя, говорила коричневой, что завидовать – это последнее дело, важнее всех она – зеленая. Красная рдела от удовольствия, что коричневая задета за живое, и от своей значительности и яркости. Белая меланхолично за всем этим наблюдала, а синяя, вообще, держалась холодно и отстраненно. Только желтая краска выглядела всем довольной. Она улыбалась и старалась прекратить, как она считала, бесполезный спор. «Дорогие мои, - говорила она, зачем спорить? Все прекрасно знают, что лучше меня, ярче меня нет краски!» И каждая из них беспрестанно сыпала доказательствами своей исключительности.
Так краски спорили уже не одну ночь. Иногда дело уже доходило до драки. Черную краску удавалось едва сдерживать. И вот, однажды, когда очередной спор достиг своего пика, дверь отворилась и вошел Человек. Он был немного неопрятным, с разбросанными кудрявыми волосами, но в его глазах отражался весь мир – это был Художник. Он заходил к себе в мастерскую на чердаке, когда не мог уснуть, потому что всплывший образ требовал выхода. Все краски сразу же замолчали, устроились поудобнее, чтобы привлечь внимание посетителя к своей персоне.
Художник медленно провел дрожащей рукой по краскам, коснулся поочередно каждой из них пальцем. И тогда та, которую коснулись, гордо смотрела на своих соседей, мол, вот, он выбрал меня, я же говорила, что я важнее всех вас. Но вот художник взял кисть, тронул ею одну, потом другую краску, потом вернулся к первой, смешал с третьей…так он поступал со всеми красками, не упуская ни один цвет. И на полотне, некогда бывшем просто бумагой, стали появляться образы, силуэты, и море и леса и горы и деревья и птицы и все это многообразие с каждым взмахом его кисти играло и кружило как в вальсе. Краски танцевали и переливались, брались за руки и отпускались, иногда приходилось просто прыгать с кисти на бумагу, иногда растекаться, приобретая причудливую форму, и это было так…чудесно, так захватывало дух!
А утром, когда первые лучи солнца коснулись окна и осветили чердачную комнату, на мольберте стояла картина. Её, выполняя свое прямое предназначение, отражало большое зеркало. В свете солнечных лучей картину было видно до самых мельчайших подробностей. Краски, открыв сонные глаза, были обескуражены. Они молча переглядывались и одновременно любовались своим отражением. Каждая из них теперь думала только об одном: эта красота – и ее рук дело. Отдавая частичку себя, только всем вместе им удалось сотворить такое чудо. От этой мысли становилось радостней и спорить больше не хотелось.
